Евгений Пустошкин
Последние два–три дня меня посещает состояние экзистенциального вакуума и несогласия со всем, что я делаю или не делаю. Вместо того, чтобы осуждать и оценивать его как пренепреятнейшее, сравнивать с какими-то стандартами того, что я-де «должен» чувствовать, я просто в нём пребываю.
Любое состояние сознания — это призма, через которую мой субъект смотрит на мир. В экзистенциальном состоянии мир для меня выглядит абсурдным, случайным и бессмысленным. Это особенность феноменологического восприятия. Всюду видно (или кажется!) то, что можно истолковать как «мыльные пузыри восприятия»: паутины пустотных в своей глубине, имеющих свою историю становления конструкций, сплетаемых нами, людьми и прочими живыми существами, в коллективной дрёме, с произвольными и зачастую ошибочными интерпретациями происходящего (иллюзорными или обманчивыми).
В этом несколько «гностическом» и «иконоборческом» состоянии единственным подлинным (сиречь спонтанным) ответом в настоящий момент для меня становится наблюдение. Несмотря на определённую дуалистическую текстуру, гностическое чувство меланхолического несогласия с происходящим имеет благородную и созидательную природу, как показал Эрик Уилсон в своём исследовании меланхолии [1]. Но я просто хочу вернуться к особенностям своего опыта.
* * *
В каком-то смысле, как на то указывали Вильгельм Дильтей и прочие европейские мыслители, феноменология непосредственного опыта может быть более неоднозначна, чем кажется на первый взгляд, и во многом даже обманчива (как Кен Уилбер неоднократно упоминает в любимой мной «Интегральной духовности» — Дильтей утверждал: «Не через интроспекцию, но только через изучение истории, приходим мы к пониманию самих себя»).
Любая постигаемая через интроспекцию феноменология опосредована как структурами, так и состояниями сознания, нейрофизиологии, культуры и социума. Можно упомянуть и феномен полей (энергетических или «биополей»), а также влияние неких архетипов, вторгающихся в сознание устойчивых космических привычек взаимодействий внутри формы. Всё это выстраивается вереницей «морфических» событий (событий в проявленном мире форм, который имеет, согласно Уилберу, четырёхсекторную и многоуровневую, проявляющую генез, то есть развитие, констелляцию), становящейся той самой per sona, через которую мы конструируем звучание своего восприятия и осмысления.
Поэтому я не особенно предаюсь печали своего текущего состояния и не стремлюсь его изменить через противоестественную (относительно безусильного деяния) манипуляцию.
Справедливости ради, во мне в качестве какой-то полубессознательной защиты, потерявшей актуальность копинг-стратегии возникает желание заесть своё состояние, но, поскольку последние месяцы я питаюсь по большей части фруктами и овощами (что в моменты тоски перемежается аддиктивными, но единоразовыми набегами на вегетарианскую кухню), опыт высвечивает бессмысленность и такой попытки.
Не только фруктами и овощами, но и самыми изысканными блюдами экзистенциальную пустоту и тоску не заесть: можно получить лишь временное ощущение механической наполненности и отупения, сопровождаемые искусственно вызванным выделением эндорфинов — гормонов радости.
* * *
Вчера ночью, в момент углубившейся опустошённости, я потянулся к лежащему у меня на столе дневнику Максимилиана Волошина [2], удачно прикупленному в букинистическом магазине несколько недель назад.
Несмотря на то, что многие встречаемые мною люди считают меня интеллектуалом-книгочитателем, на самом деле последние два года я с трудом читаю книги, за исключением не таких уж и частых эпизодов. В этих «пиковых» эпизодах моё чтение проявляется спорадически, преимущественно по «живому следу» чего-то, что меня увлекло. Часто я бросаю чтение посередине книги или даже на первых её страницах. Меня окружает множество книг, но не так уж много из них я дочитал до конца.
И вот вчера я почувствовал желание почитать несколько заметок Волошина (и его товарищей-соавторов «Журнала путешествия, или Сколько стран можно увидать на полтораста рублей»), в самом начале прошлого века путешествовавшего по Европе.
Интуиция моя оправдалась: незамедлительно, на первых же строках, я почувствовал волну тепла и нежности в области сердца. Проза и стихи Волошина, с которыми я робко и крайне дозированно знакомлюсь, вызывают во мне узнавание.
Помню, как летом я прочитал стихотворение «Corona Astralis»: я испытал настолько глубокий трепет и благоговение, что начал читать его вслух позвонившей мне в тот момент N… моё чтение было оборвано севшим (к вящему, как оказалось впоследствии, облегчению N) аккумулятором телефона.
* * *
Когда ночью я открыл этот самый «Журнал путешествия», состояние экзистенциальной опустошённости волшебным образом перелилось в воодушевление и сердечное тепло.
Читаю Волошина гомеопатическими дозами, опасаясь, что чрезмерное злоупотребление им вызовет толерантность. Сходный гипнотический эффект пару лет назад на меня оказывали труды Василия Васильевича Налимова: тогда вместо того, чтобы писать диплом по клинической психологии, я целый декабрьский месяц уделил чтению и конспектированию только лишь его трудов.
Труды и Волошина, и Налимова пропитаны освежающим духом мистического анархизма. А то, как Волошин обращается с формою русской речи, мне очень знакомо и понятно.
В мирах любви неверные кометы,
Сквозь горних сфер мерцающий стожар —
Клубы огня, мятущийся пожар,
Вселенских бурь блуждающие светы
Мы вдаль несем… Пусть темные планеты
В нас видят меч грозящих миру кар, —
Мы правим путь свой к солнцу, как Икар,
Плащом ветров и пламенем одеты. . . .
В нас тлеет боль внежизненных обид,
Томит печаль и глухо точит пламя,
И всех скорбей развернутое знамя
В ветрах тоски уныло шелестит.
Но пусть огонь и жалит и язвит
Певучий дух, задушенный телами, —
Лаокоон, опутанный узлами
Горючих змей, напрягся… и молчит.
И никогда — ни счастье этой боли,
Ни гордость уз, ни радости неволи,
Ни наш экстаз безвыходной тюрьмы
Не отдадим за все забвенья Леты!
Грааль скорбей несем по миру мы —
Изгнанники, скитальцы и поэты!
*
Изгнанники, скитальцы и поэты —
Кто жаждал быть, но стать ничем не смог…
У птиц — гнездо, у зверя — темный лог,
А посох — нам и нищенства заветы. . . .
Тому, кто в тьму был Солнцем ввергнут в гневе,
Кто стал слепым игралищем судеб,
Тому, кто жив и брошен в тёмный склеп.
*
Тому, кто жив и брошен в тёмный склеп,
Видны края расписанной гробницы:
И Солнца чёлн, богов подземных лица,
И строй земли: в полях маис и хлеб . . .
Без радости, без слёз, без сожаленья
Следить людей напрасные волненья,
Без тёмных дум, без мысли «почему?»,
Вне бытия, вне воли, вне желанья,
Вкусив покой, неведомый тому,
Кому земля — священный край изгнанья.
*
Кому земля — священный край изгнанья,
Того простор полей не веселит,
Но каждый шаг, но каждый миг таит
Иных миров в себе напоминанья.
В душе встают неясные мерцанья,
Как будто он на камнях древних плит
Хотел прочесть священный алфавит
И позабыл понятий начертанья.
И бродит он в пыли земных дорог —
Отступник жрец, себя забывший бог,
Следя в вещах знакомые узоры.
Он тот, кому погибель не дана,
Кто, встретив смерть, в смущеньи клонит взоры,
Кто видит сны и помнит имена. . . .
Мы шепчем всем ненужные признанья,
От милых рук бежим к обманным снам,
Не видим лиц и верим именам,
Томясь в путях напрасного скитанья.
Со всех сторон из мглы глядят на нас
Зрачки чужих, всегда враждебных глаз,
Ни светом звёзд, ни солнцем не согреты,
Стремя свой путь в пространствах вечной тьмы,
В себе несём своё изгнанье мы —
В мирах любви неверные кометы!
(Максимилиан Волошин, «Corona Astralis», 1909 г.)
* * *
В пятницу встретился с игуменом Евмением, которого познакомил с Александрой Н., не так давно написавшей замечательную заметку про мистический опыт. Евмений для меня — родная душа; я рад каждому его приезду в Петербург и возможности встретиться. Есть в его присутствии что-то необычайно мягкое, непосредственное и безграничное.
Я рассказал ему про своё «экзистенциальное состояние», а также признался, что зачастую не испытываю чувства любви (по крайней мере в его поверхностных проявлениях), сталкиваюсь со внутренней тишиной и отстранённостью. Теперь я позволяю себе окунаться в такие переживания, ранее вызывавшие у меня дискомфорт.
В этом смысле мне подспорьем служит последнее учение Кена Уилбера о пяти препятствиях к просветлению [4]. Внимательное обращение к пяти видам деятельности, препятствующим пребыванию в настоящем и непреходящем, служит для меня глотком чистого воздуха.
* * *
Когда мне кажется, что я не испытываю достаточной любви (не-любовь — один из видов препятствующей деятельности), я следую предложенной Уилбером (и описанной его помощником Колином Бигелоу) «совершенной практике»: я обращаю внимание на тот факт, что «то, что сознаёт эти виды деятельности, свободно от них всех, ведь сознавание и Дух не есть два. Не пытайтесь изменить эти виды деятельности, просто пребывайте в том, что их замечает, сознаёт, ибо то, что сознаёт, божественно». Для этого достаточно намеренно переместить внимание на сознавание. Волнение исчезает.
Тут важно понять, что речь не идёт об идее или мысли, что-де «я сознавание». Это опытное постижение, осознание, раскрытие, которое меня пронзило однажды (а потом многократно пронзало) и теперь доступно для культивирования и пребывания в нём. Это новое качество интимности со своим всегда уже данным опытом, не требующим абсолютно никаких модификаций. Путь к этой интимности лежит через удивление.
Всякий раз, когда я забываю об этом, возвращение к «до рожденья врождённому» изначальному сознаванию служит мне напоминанием. Напускное и искусственное отлетает, как засохшая грязь, под свежестью простого ощущения бытия.
--
[1] Эрик Дж. Уилсон, «Тёмное искусство» (отрывок)
[2] Максимилиан Волошин, «Автобиографическая проза. Дневники» (М.: 1991).
[3] Вероятно, это живой след той самой жизни. См. стихотворение Пастернака «Быть знаменитым некрасиво».
[4] Кен Уилбер, «Пять причин непросветлённости»:
Коментариев
Алексей Шиндин
Статья хорошая, но вот с этим трудно согласиться прямо в самом начале, а это идет как аксиома :( А ведь вариантов гораздо больше и адекватных.
Как минимум, может вообще не существовать предельной реальности, она просто не обязательна, а в каждое точке раскрываются просто условия и предпосылки адекватные этой точке и стиуации. И поэтому предельный или наличествующий Дух не обязателен в этом случае.
Получается, что эта ветвь вариантов вообще о другом и по другому. И я уверен, что это не единственная ветвь...
Можно ли говорить о том некоторая недоступная, но в перспективе НЕЧТО суть есть ОДНО?.. Можно. Но почему нельзя сказать, что оно суть есть МНОГО?.. Ведь это перспектива, которая даже сама по себе (а не только ее содержание) может быть создана как взаимодействие МНОГИХ...
Если взять некоторую схему философских концепций и посмотреть, то что мы можем сказать представителям других разных концепций, которые будут придерживаться иных базовых аксиом?..
Что они не совсем правы, что они находятся и придерживаются взглядов определенных перспектив и уровней развития?.. Возможно.
Но что мы делаем этим актом?.. Мы вписываем их воззрения в систему, которую называется интегрализм Уилбера. И уже в ней ранжируем и определяем. Но в этом случае и они могут сделать аналогично со своих позиций.
Это все хорошо, но тогда сама ИТ не карта всего, а вариант изложения предположительного всего в рамках одной из парадигм. И в своих последних работах Уилбер все больше уходит в эту стезю, что он работает в рамках одной из парадигм и из нее описывает мир, все больше дистанцируясь от альтернатив, как будто их не существует.
Комментарии к слайду
Нет комментариев